С художником на одной орбите

«Что долго говорить? - прервал свое же выступление Томас Сарацено (Tomas Saraceno), - пойдемте лучше поднимемся „in orbit“, ведь главное в искусстве, в художественном произведении, - это восприятие зрителя, впечатление от работы, другая трактовка. А вот потом можно и поговорить, мне нужна ваша реакция.“

Легко сказать - подняться на орбиту, забраться на стальную сетку, укрепленную под стеклянным куполом Штэндехауза (музей К21, Дюссельдорф) на высоте 20 метров над полом вестибюля. Нужна подходящая экипировка: удобная одежда, спортивная обувь с профилированной подошвой (для уверенности можно проверить собственную обувь на куске сетки, стоящей тут же и, если скользит, получить в аренду музейный Nike),

потом надо запереть в ячейку камеры хранения все вещи и надеть белый комбинезон, предотвращающий падение чего-нибудь из карманов. Да, фото и видеокамеры запрещены. Но не абсолютно. Абсолютный запрет невозможен, потому что современный зритель не воспринимает искусство, не фотографируя. С этим фактом уже смирились, мало того, процесс фотографирования „in orbit“ постарались сделать безопасным: после облачения в белую одежду и замены собственной обуви на правильную, каждый владелец ненастоящей фото или видеокамеры, а именно, мыльницы или смартфона, или мобильника, получает прозрачную сумочку на шнурке, в которую необходимо засунуть фиксирующий впечатления гаджет, и закрыть его там на молнию. Съемка разрешена только через этот пластиковый фильтр. Дальше зритель подписывает соглашение, своего рода, договор с музеем, где сообщает, что отправляется «на орбиту» в светлом уме и твердой памяти, обещает вести себя примерно, не скакать, не мешать другим посетителям, соблюдать технику безопасности, и так далее.

Да, детям от 12 до 17 лет вход на инсталляцию только в сопровождении одного из родителей или бабушки или дедушки.

Ради чего все эти сложности? Ради причащения утопии, ради превращения если и не в человека летающего, то хотя бы — перемещающегося «по воздуху». Ради ощущения свободы. Пустоты. Преодоления страха перед пустотой, высотой, бездной.

Аргентинский архитектор и художник Томас Сарацено «болен» одной идеей, или, можно сказать иначе, его преследует одно видение: города на облаках, парящие, свободно перемещающиеся в пространстве. Инсталляция в Дюссельдорфе «in orbit» — это развитие темы Cloud Cities, гигансткого проекта, демонстрировавшегося в Берлине, в стенах Гамбургского вокзала, и работы, сделанной для крыши Metropolitan  Museums в Нью-Йорке. В пространстве разных музеев художник визуализует свои видения: не быть привязанным ни к какому месту, существовать в открытом пространстве, на орбите в космосе. Поверхности сетей, шары, линии тросов — как модель планетной системы, как облака. Среди вдохновителей Сарацено — утопист, художник и архитектор Бакминстер Фуллер, а также построивший Мюнхенский стадион немецкий архитектор Отто Фрай. Но не только. Еще художник учился у пауков. 

Томас Сарацено провел несколько лет в лаборатории арахнологов, где пристально наблюдал за поведением пауков, исследовал статические характеристики паутин, и рискнул предположить, художнику все дозволено (!), наличие параллели между микромиром «арахны» и космическим макромиром. Он даже заразил этой идеей ученых, которые немедленно приступили к «исследованию структур паутинных сетей и установления аналогий с процессом происхождения универсума» (директор музея Марион Акерманн). 

Именно благодаря «опыту пауков» удалось создать такую уникальную конструкцию.

«In orbit“ - самая легкая из работ Сарацено. Стальная сеть площадью 2500 кв метров весит 3 тонны, самый большой из надутых воздухом шаров (шары помимо эстетической функции, имеют и практическую, они создавают этажи внутри «сетевого» строения) — 300 кг. Сложность задачи заставила инженеров «забрести» на неизведанные художественные территории, натолкнуться там на до сего момента не существующие проблемы и найти их нетривиальные решения. Работа длилась более двух лет, в ней приняли участие многие специалисты из совершенно «нехудожественных» областей, обрадовавшиеся возможности осуществлять «свободный научный поиск». После установки сеть была не раз проверена на прочность. Перед самым открытием выставки все крепления были еще раз проконтролированы.

Томас Сарацено: «Описать произведение искусства означает описать людей, которые его «потребляют», их чувства».

Что можно сказать о «моих чувствах»? Расслабиться и парить и медитировать в качающейся сетке в свободном пространстве на высоте 20-ти метров может не каждый. Еще меньшее количество людей может свободно двигаться по этажам паутины, перепрыгивать с одной поверхности на другую. Подниматься на шары, потом нырять в отверстия этажом ниже и вновь карабкаться наверх... Я смогла дойти только до кромки. Пересечь воображаемую черту, границу, за которой начиналась бездна, я не решилась. Была мысль заставить себя обойти один из шаров, но я понимала, что возникшие во мне чувства не добавят ничего к постижению искусства, потому что это будет борьба с собственными страхами, ничего кроме страха и волевых усилий этот страх преодолеть.

Мысль о цирке пришла мне в голову, когда журналисты еще сидели на расставленых креслах, как зрители в зале, а перед аудиторией выступали один за другим директор, куратор, главный инженер и самый главный художник. Над головами «зрителей» были натянуты стальные тросы, которые держали многотонную сетку. Наверху медленно перемещались фотографы и телевизионщики в своих специальных ботинках с хорошим профилем. Они перетаскивали с места на место аппаратуру, выискивая необычные ракурсы. И я вспомнила цирк, блестящих акробатов и натянутую между циркачами и зрителями сетку. Эта утопия - человек летающий, перемещение и парение в свободном пространсве - уже была не раз реализована в советском цирке. Толькр зрители оставались зрителями. А тут предоставлялась возможность каждому, ну или практически каждому, кто достаточно здоров, спортивен и смел, побывать там, где уже бывали акробаты, — по ту сторону сетки.

„Как насчет цирка?“ -  спросила я куратора Сюзанну Маейр-Бюзер. „Цирк? О нет. Цирк.- это грязная палатка с земляным полом, там воняет зверями, старыми тряпками, пылью».  „О нет,  - возразила я. - Советский цирк - это техника и блестящее представление, это свет, бархатный занавес, оркестр над входом во фраках, блестящие эквилибристы, акробаты и канатоходцы.“ Маейр-Бюзер сильно удивилась. Сидящий рядом сотрудник музея тут же включился в беседу о советском и русском прошлом. Он рассказал о том, как Сарацено неравнодущен к Циолковскому и русскому авангарду, и что на следующий год в музее даже запланирована выставка, на которой параллельно к  „in orbit“ покажут живопись русских супрематистов. „О да», -  согласилась куратор, - Приходите через год. А пока нет супрематистов, Вы можете посмотреть на живых и мертвых пауков, на третьем этаже выставлена та самая паутина, что послужила если не «образцом» для подражания, то во всяком случае, инспирирующим «началом».

«А вот это легко!» - ответила я, ведь арахнофобией я не страдаю.